Жизнь должна давать человеку радость, и все дело в нас самих. Радость стремиться к тому, что хочешь, и знать, что то, что хочешь - хорошо. Радость узнавать себя в том, что только ты одна способна вкладывать в жизнь, и радость нести это свое естество людям, зная, но не признавая, что кончается и твоя дорога.
И дорога не кончается... Ты увидишь, как предают себя, уступая посулам и обязательствам повседневной жизни и путаясь в собственных фантазиях... Как возводят предательство в религию, поклоняясь идолам долга, или страсти, или самоуважения, или еще каким, изобретенным ради оправдания приносимых жертв... Как очнувшись, отчаиваются и клянут судьбу, или окостеневают в самообмане, или мстят за свое отступничество, унижая безответных и сея повсюду отраву воинствующей лжи.
Все это подстерегает и тебя... И тебя могут остановить неодолимые преграды. И у тебя могут слишком быстро иссякнуть силы. И для тебя наступит минута, когда уже не ждешь того, чем сияли нам обещания нашего детства... И все равно - пока ты сама не отступишься от своего естества - ничто не сможет отнять у тебя радости всегда приближаться к тому, что ты на самом деле есть по все той же единственной, радостной и бесконечной твоей дороге.
Дочери
Шуре было десять лет. В этот вечер она осталась в квартире без взрослых.
У тети Бэлы - вечерняя лекция. Тетя Бэла - вообще-то она не тетя, а бабушка, но Шура привыкла ее так называть - доцент. Поэтому дождавшись Шуру из школы, она тороливо накормила ее обедом, объяснила, что согреть на ужин и убежала в свой институт. Она вернется, когда Шура уже ляжет спать, но обязательно проверит математику, а утром может еще и устные уроки спросить. Впрочем, Шура и так не думает халтурить и почти весь вечер собирается провести за занятиями - в пятом классе пятерки и даже четверки достаются нелегко. Если бы еще не этот французский...
Французский Шура любит делать с тетей Лелей, которая знает, кажется все на свете слова и так хорошо объясняет правила - гораздо понятнее, чем Ирина Львовна, учительница в ее французской спецшколе. Но уже девятый час, а тети Лели все нет - никогда не знаешь, во сколько она придет с работы в своей фирме - бывает, что ближе к полуночи. Делать нечего, придется справляться самой. Как назло, завтра домашнее чтение - надо подготовить перевод, а без тети Лели за каждым незнакомым словом приходится лазить в словарь. Проклятый текст, кажется, никогда не кончится... И все же она добирается до предпоследней фразы. А там - слово, которого нет в ее маленьком словарике. Мелькает мысль: а может, обойтись без него, но Шура сразу же ее отбрасывает: ладно уж, текста осталось всего ничего, можно поискать в большом словаре тети Лели.
Шура волочит стремянку из кладовки к полкам над письменным столом в комнате тети Лели. Огромный словарь стоит на самом верху - тетя Леля в своей фирме переводит с английского и французский ей не нужен. Очень неловко, держась за стенку, подтягивать к себе другой рукой этакую махину, а она вдруг как загремит, да так, что чуть не сшибла, и еще какие-то альбомы и папки полетели и все вдруг рассыпалось и покатилось...
Отдышавшись, Шура оглядывается: того, что случилось, уже не исправишь. И она растерянно спускается и, ползая по ковру, задумчиво подбирает и разглядывает выпавшие снимки.
...А это кто? Вовсе и на взрослого не похож; какой-то встрепышенный. И как будто задается - только не нарочно, а нечаянно; а глаза грустные. Сидит, облокотясь на обеденный стол, и думает, думает... Потом она замечает идущую наискось по темному фону очень мелкую надпись: "Леле от Володи на бесконечной дороге".
...На бесконечной дороге... Французский окончательно забыт... Неужели это папа?
Папу она не помнит. То, что помнится, очень смутно, расцвечено рассказами тети Лели , так, что уцелело лишь нечто вроде захватанной руками картинки, и даже странно, что это действительно происходило с нею.
Тетя Леля была необычно тиха и сосредоточенна; и как только она, поговорив по телефону, вошла в Шурину комнату, постояла, одернула Шурино платье, заглянула в платяной шкаф и тут же его закрыла, потянулась но не взяла расческу - Шура сразу же посерьезнела и вся вошла в ту таинственную и тревожную новость, которой явно предстояло случиться. И когда все так же медленно и молча тетя Леля повела ее умываться, она не играла и не брызгалась как обычно, и потом, когда еще раз оглядев ее снизу вверх, тетя Леля чужим голосом и как-то вбок сказала: "Сейчас к тебе придет твой папа", - она ничего не спросила, хотя едва ли не в первый раз услышала это слово от своих близких.
И вот открывается дверь, и у порога кто-то очень высокий, бледный и незнакомый, и все-таки не чужой, и ужасно важно сделать сейчас что-то самое правильное. Она сделала два шага навстречу и тоже стала молча смотреть ему в глаза.
- Ну, здравствуй, пузырь.
- Дастуй.
- А ты знаешь, кто я такой?
- Наешь.
- А знаешь, ты мне нравишься.
- И ты мне н-навишься.
- А ты что умеешь говорить?
- Все.
- Скажи-ка: таракан.
- Та-а-кан.
- А что это такое?
- Позает.
- Ух и молодец же ты у меня...- он запнулся. - Бурстик. - Я не Бурстик, я Шу-а.
- Нет, Бурстик, Бу-у-урстик.
И подхватил, и поцеловал осторожно в лоб, и подбросил, и завертел, и прижал к себе. И все не так, совсем не так, как с мамой. И страшно, и неловко, и даже немного больно, и хочется, чтобы было еще, и еще, и еще...
Потом была сказка о Бурстиках, спешащих по далекой дороге к своему восхитительному городу... а он все отодвигается. Только тетя Леля изредка рассказывая о них Шуре перед сном, наверное, пропускала самое интересное, и тогдашнее волшебство и чудо уже не повторялось, а постепенно рассеивалось. И было еще торопливое прощание - вот-вот должны были приехать из дома отдыха мама с тетей Бэлой, и было почему-то ужасно важно, чтобы они не встретились с папой:
- Так ты хочешь повидать Бурстиков?
- Да! Да!
- Тогда жди - я обязательно за тобой приду...
- Да! Да!
А его уже нет. И больше он не приходил.
- У тебя нет отца, - строго ответила мама на Шурины расспросы. - Когда вырастешь, поймешь сама.
Ее яркое подвижное лицо сразу выцвело и поникло - только губы подрагивают. И такая она была ожесточенная, беспомощная, даже напуганная, что Шура больше ни о чем не расспрашивала.
Спрашивала она тетю Лелю, и это была их тайна. Тетя Леля вспоминать любила про смешное... Про то, как папа сделал подарок тете Бэле на Восьмое марта. Он пришел на кухню, сказал: "Смотрите, Изабелла Леонидовна, что я Вам принес" и кинул через всю кухню что-то большое и тяжелое. Подарок упал на пол, но с ним ничего не случилось, потому что это была новомодная миска из небьющегося стекла. Папа хотел броском продемонстрировать ее свойства.
А еще папа взялся чинить телевизор. Он открыл заднюю стенку, вынул кучу деталей, разложил их вокруг себя, по очереди все осмотрел, а потом стал ставить обратно. Когда он поставил все на место, оказалось, что одной детали не хватает, а вместо нее есть другая, которую, наоборот, некуда ставить. Пришлось вызывать телевизионного мастера, который долго ругался, что без него лазили в телевизор.
- А потом?
Потом, оказывается, папа уехал в далекую южную страну, чтобы написать книгу о войне, которая там шла. Но он попал в плен к злым духам и не может оттуда спастись. Но обязательно спасется и приедет к Шуре...
Все эти давние воспоминания стерты и неясны. Шура не возвращалась к ним с тех пор, как... Нет, об этом она так ничего и не помнит. В памяти провал, черная дыра. Потом - смутный образ себя самой в чужом и непонятном мире, где так трудно, будто ты только что выздоровела после тяжелой, почти смертельной болезни и нужно заново учиться ходить, говорить, думать, жить... В этом новом мире не было прошлого, оно оказалось скрытым за барьером невыносимой боли и прошло еще немало времени, пока Шура научилась проверять, тихонько прикасаясь к воспоминаниям: болит? не болит? - и возвращаться к той части прошлого, которое уже почти не твое, и потому приносит душе не боль, а щемящую грустную радость.
...Шура сидит в ванной, ей весело и совсем не хочется мыть голову, она начинает брызгаться, сначала потихоньку, а потом все сильнее, а мама сидит рядом и смеется, и тоже начинает потихоньку брызгаться. Мамин халатик уже совсем мокрый, и Шурина голова и лицо тоже, а мама вдруг хватается за мыло... но сегодня оно совсем не щиплется, а мамины руки - такие ласковые и сильные. И вот Шура уже закутана в огромное полотенце, мама несет ее в комнату и они, обнявшись, вместе смеются... В доме гости, Шура сидит у мамы на коленях, мама кладет на тарелку всякие вкусные вещи, которые Шура тут же съедает, а потом мама идет танцевать. Захваченная танцем, она удивительно красива, черные волосы вьются по плечам, глаза светятся веселым блеском, руки и ноги вытворяют чудеса. Шура смотрит на нее, забыв о сладостях, забыв обо всем на свете, думая о том, что лучше и красивее мамы никого нет и быть не может... Мама сидит за столом и что-то пишет - она работает, а Шура, устроившись на столе, смотрит на нее. Мама разрешила ей сидеть на столе с условием, что Шура не будет мешать ей работать, и теперь она так старается сидеть тихо, что даже повернуться боится. Мама смотрит в свои бумаги и хмурится, потом пишет, потом задумывается - но вот она поднимает взгляд на Шуру и улыбается ей - между ними возникает неуловимая ниточка связи, которая теперь не прерывается, даже когда мама сидит, уткнувшись в бумаги...
Все это давно в прошлом, потому что четыре года назад мама погибла в автомобильной катастрофе. Но что же стало с папой? На какой он был войне? И к кому попал в плен? А может быть, он до сих пор там? А если нет, то где же?
...В тот вечер, прибравшись в комнате тети Лели и доделав наскоро уроки, Шура мечтала только об одном: чтобы тетя Леля поскорее пришла с работы. Лежа в кровати, услышала звук отпирающейся двери и выскочила в пижаме в коридор. Не смогла сдержать нетерпение и схватила вошедшую за рукав мокрого пальто: - Пожалуйста! Ну пойдем скорее ко мне! Мне очень нужно!
Шурино нетерпение, кажется передается тете Леле и та, едва переодевшись, появляется на пороге ее комнаты, садится на кровать, гладит девочку по волосам и тихо спрашивает:
- Ну что? Что случилось?
- Тетя Леля! - выпаливает Шура. - Расскажи мне о папе! Где он?
- О папе? - тетя Леля смущена, взволнована, но кажется не очень удивлена. У тебя, детка, был удивительный папа...
- Был!? - вскрикивает отчаянно Шура. - Он что, умер!?
Тетя Леля мнется и морщится, как от зубной боли. Она пытается что-то сказать, несколько раз начинает фразу, но не может произнести ничего, кроме каких-то нечленораздельных звуков. Потом замолкает, тяжело вздыхает и наконец начинает:
- Детка, мы так и не знаем, что с ним. Ты знаешь что-нибудь об Афганской войне? Она кончилась пять лет назад. - Шура кивает, хотя, кроме самого словосочетания "Афганская война" она, кажется ничего не знает. Но слушать объяснения, пока она не узнала главного, ей невыносимо. - Он был журналистом на той войне и попал в плен к афганцам. Никто не знает, что случилось с ним дальше. Может быть, он умер, а может быть и жив, но не может с нами связаться.
- Но почему!?
- Ох, это политика, это так трудно объяснить - мы бы все равно почти ничего не узнали, зато бы имели кучу неприятностей. - Но ведь сейчас все изменилось...
- Ну откуда я знаю, - тетя Леля почти кричит. - Детка, уже очень поздно, тебе надо спать, давай поговорим об этом завтра - я постараюсь пораньше придти с работы. Ну успокойся, ну родная, ну не надо.
Поздно. Волнение слишком велико и выразить его можно только плачем. Шура рыдает отчаянно, навзрыд, кажется впервые в жизни оплакивая свое безнадежное одиночество, неожиданно вспыхнувшую мечту об отце и напряженное ожидание правды о нем, ожидание, которое так ничем и не завершилось. Тетя Леля гладит ее по волосам, обнимает, шепчет какие-то глупые слова утешения. Голос ее начинает дрожать и вдруг она стремительно выбегает из комнаты и прежде, чем захлопывается дверь, до Шуры доносится протяжный всхлип, почти такой же горький и отчаянный, как ее собственный.
Шура еще долго плачет, кажется, на плач у нее уже нет сил, а слезы все льются и льются. Голова гудит и звенит, в ней носятся обрывки мыслей и фраз и вдруг, непонятно как, они начинают сами собой складываться в строчки.
Город. Город. Город. Ночь. Ночь. Ночь. Темное, темное небо. Никто не хочет помочь.
Сердце. Сердце. Сердце. В нем темнота, темнота. В нем не осталось надежды. Оно ведет в никуда.
Ночь. Ночь. Ночь. Она не сверкает огнями. Ты мне не можешь помочь. Пропасть лежит между нами.
Сердце. Сердце. Сердце. Я не боюсь одиночества. Боюсь я всех вас. Боюсь этой темной ночью.
Все еще не очень хорошо понимая, что с ней произошло, Шура встает, находит чистый лист бумаги и записывает то, что получилось. Изумленно смотрит на строчки и, кажется, не верит до конца, что написала это сама. Потом гасит свет и снова ложится. Удивительно, но ей становится не то, чтобы легче, а как-то спокойней, будто выплеснув боль и горечь на бумагу, она обрела возможность отдалиться от них. И повторяя про себя "Город. Город. Город. Ночь. Ночь. Ночь" - Шура постепенно засыпает.
* * *
Следующий день катился как обычно. Шура получила пятерку по математике и четверку за французский перевод; тетя Бэла ждала ее дома с обедом; она поинтересовалась отметками, кажется, была не очень довольна четверкой, хотела что-то сказать Шуре, но промолчала. Шура довольно быстро разделалась с уроками, прочла тете Бэле заданное наизусть стихотворение и села смотреть телевизор. Тетя Бэла опять, по-видимому, была недовольна (если уж есть свободное время, лучше почитать книжку, а не смотреть дурацкую мыльную оперу), но опять сдержалась. Шуре было все равно, что смотреть: она ждала прихода тети Лели. Ждала и одновременно боялась продолжения вчерашнего разговора.
Тетя Леля подвела. Она вернулась в половине одиннадцатого, когда никакие разговоры были невозможны: спать Шуре полагалось в десять, в крайнем случае, в четверть одиннадцатого. Поздно пришла она и на следующий день, зато через день, когда у тети Бэлы снова была вечерняя лекция, появилась еще до семи, с бутылкой фанты и коробкой Шуриных любимых пирожных.
Словно по уговору, они весь вечер болтали о пустяках, быстро-быстро переделали все дела, поглотили пирожные с фантой, и еще до девяти Шура оказалась в постели, а тетя Леля - рядом с ней. Свет был погашен, но Шура чувствовала, как та напряглась в ожидании вопроса... и сама испугалась спрашивать о тяжелом и непонятном. Долго молчала, а потом неожиданно для себя самой спросила:
- Тетя Леля, а папа любил меня?
- Очень любил. - Тетя Леля вздыхает с облегчением. - Он столько о тебе заботился. Когда ты только родилась, ты была такая беспокойная и крикливая - по ночам никому не давала спать. Тогда папа, чтобы дать нам выспаться, уходил с тобой гулять ночью в парк и гулял там, пока ты не засыпала - иногда по полночи. А один раз ты не спала всю ночь. Папа потом нам рассказывал, что он ходил по парку, пока не рассвело и не показались первые люди. Тогда он сел с тобой на скамейку, а ты лежала в коляске тихая и серьезная. Папа сказал: "Ты знаешь, мне очень хочется спать, а я не могу лечь, пока ты не заснешь. Пожалуйста, засни, я очень тебя прошу." Ты посмотрела на него, закрыла глаза и заснула.
- А маму, маму он любил?
- Любил. - Тетя Леля отвечает уверенно, но с какой-то совершенно другой интонацией, будто через силу. - Он ее называл чаще всего не по имени, а "красавица" - она ведь действительно была очень красивой. После свадьбы он нес ее на руках от нашего подъезда до самой квартиры - четыре этажа пешком. А ведь папа был не такой уж сильный - высокий, стройный, тоже по-своему красивый, но худой и совсем не мускулистый, однако если уж он ставил себе цель, то добивался любой ценой. И так любил целовать твою маму - они могли начать целоваться в любой момент - за обедом, в транспорте, над твоей коляской, в середине разговора...
- Но почему же ...? - вопрос не задан, но он и так ясен.
- Это такая длинная история, и совсем не для детей.
- Нет, - упорствует Шура. - Расскажи.
- Ну хорошо, - тетя Леля опять вздыхает. - Только постарайся понять - хотя так это сложно, и нам, взрослым, не под силу. Так вот, твой папа был удивительным человеком - очень талантливым, лучшим студентом на курсе, где они с мамой учились. А еще он был "не такой как все" - так он сам про себя говорил. Ему было все равно, что думают о нем другие. Он никогда не делал ничего, потому что так принято или так полагается - ему на это было наплевать. Жил так, как сам считал нужным и не слушал ничьих советов. А хотел он стать великим писателем и считал это главным в своей жизни. А твоя мама, наверное, так и не смогла его до конца понять и принять. Ей казалось, что если папа талантлив, значит, у него будет хорошая работа, деньги, почет и уважение, и у нее с ним будет легкая и счастливая жизнь. А его планы стать писателем, по-моему, вообще всерьез не воспринимала. Но все оказалось совсем не так, как она думала.
Когда мама с папой поженились, папа переехал к нам - сам он был не из Москвы и до свадьбы жил в общежитии. Тетю Бэлу и дедушку - он тогда еще был жив - он раздражал и часто шокировал.
- Почему?
- Ну я же тебе объяснила - он почти никогда не вел себя так, как им казалось правильным, у него были ужасные манеры, ну и вообще... поймешь, когда сама замуж выйдешь. Короче говоря, папа был для них чужим, но они терпели, потому что видели, как он предан маме, а потом и тебе. А потом... потом все это очень быстро кончилось.
Дедушка умер от инфаркта, когда тебе было два месяца. Сразу же стало трудно с деньгами - а папа был уже на последнем курсе. Тетя Бэла из кожи вон лезла, чтобы найти ему хорошую работу, просила, интриговала, использовала дедушкины знакомства - в конце концов нашла - референтом в министерстве.
- А что это такое?
- Бумажки готовить, переводить немного - ничего особенного, зато хорошие перспективы - поездки за границу, возможности подработать, ну и еще много всякого - ты об этом сейчас мало что знаешь. В общем, когда все было, наконец, устроено, папа категорически отказался. Он сказал, что получил филологическое образование, чтобы стать писателем и не собирается всю жизнь вертеться как белка в колесе, зарабатывая деньги - ему нужно время для творчества. Тетя Бэла рассвирепела и заявила, что не собирается держать дома нахлебника - папа обязан содержать жену и ребенка. Тогда папа нашел работу дворника и через несколько дней сказал, что все устраивается: ему дают комнату, куда он переезжает с мамой и тобой, мама идет доучиваться, его зарплаты и маминой стипендии хватает на жизнь, и у него остается много времени, чтобы писать... На этом все и кончилось.
- То есть, как кончилось?
- Мама испугалась. Она так с тобой намучилась, пока ты была грудной - недосыпала, смертельно уставала, волновалась - ты очень много болела. У нее не осталось сил ни на какие перемены - она испугалась безденежья, отсутствия помощи родных и привычной удобной квартиры. Так что папа ушел один. Сначала он часто приходил к тебе, приносил деньги, старался чем-то помочь, но скоро тетя Бэла перестала его пускать. Ни она, ни мама не простили его.
- А папа стал великим писателем?
- Он два года писал большую статью о современной поэзии.
- Целых два года одну-единственную статью!?
- Да, вот так трудно и медленно он писал. Когда кончил, хотел ее издать в каком-нибудь журнале, но никто не стал печатать. Говорили, что талантливо, но очень сложно. Что так не пишут. Что ничего нельзя понять - а папа считал, что если читать, вдумываясь в смысл каждой фразы, то все станет ясно.
Тогда папа начал писать роман. Но у него долго ничего не получалось. Он решил, что для романа у него не хватает жизненного опыта и что надо изменить жизнь и поехать туда, где можно этого опыта набраться. Устроился внештатным корреспондентом в газету и взял командировку в Афганистан. Дальше ты знаешь.
- И совсем ничего не осталось, кроме одной статьи?
- Ну, еще стихи студенческие.
- Прочитай мне.
- Я не помню. Да ты ничего и не поймешь.
- Все равно прочитай!
- Ну ладно, одно, кажется, помню. Это твоей маме, вскоре после свадьбы.
Я живу ожиданием в мире,
Где доверье давно не в цене
И нелепо стоишь оттопырясь,
Хоть и платишь за это вдвойне.
Ну а ты, ну а ты - не устала
Это чудо напрасное ждать?
Начинаешь все время сначала
И немеешь, и веришь опять.- Еще прочитай.
- Ну я правда больше не помню. Я постараюсь вспомнить и тебе в другой раз прочитать. А теперь пора спать. Спи детка, уже очень поздно.
Тетя Леля целует Шуру и торопливо уходит, как будто бы боится продолжения разговора. Шура остается наедине с мыслями, которые не дают ей заснуть. Она ворочается, пытается считать в уме, но ничего не помогает. Тогда Шура решает почитать про себя стихи и тут же начинает думать о папиных. И вдруг вспоминает то, что сложилось у нее несколько дней назад. Неужели это тоже стихи? Или просто рифмовки, вроде тех, что они читают в школе, поздравляя учителей с праздниками - их сочиняют родители, а Шура, старательно их разучивая, всегда в душе смеется над ними? Или все-таки стихи, как у папы? А вдруг получится еще!? Надо попробовать.
И опять необъяснимо для нее самой появляются слова и строчки. О чем они? И почему сложились именно такие и именно сегодня? Не в силах ответить самой себе, Шура записывает придуманное и быстро засыпает. И почти на грани сна и яви вдруг четко понимает: она забыла спросить у тети Лели что-то очень важное, может быть, самое главное. Шура пытается вспомнить, что же именно, но не успевает и проваливается в сон.
Я иду по улице пустой.
Небо серое над головой.
Никого на улице нет.
Никто не шлет свой привет.
Я отхожу в сторонку.
Рядом только ворона.
И вдруг я вижу свет -
Яркий, удивительный цвет
Красивый, нежный цветок.
Как от меня он далек.
Как возвышен и чист,
Как зелен его лист.
Но он далек от меня,
Я живу среди серого дня.
* * *
Утром, проснувшись, Шура сразу поняла, о чем она не спросила накануне тетю Лелю. Но времени на разговор не было, оставалось ждать следующего случая. Шура интуитивно догадывалась, хотя не отдавала себе в этом отчета, что случай этот представится, когда у тети Бэлы опять будет вечерняя лекция. Так оно и случилось.
- Тетя Леля. - Шура сгорает от нетерпения. - Расскажи мне сказку о бурстиках.
- Да, действительно, была такая сказка - о бесконечной дороге. Но я уже ничего не помню, - смущенно улыбается тетя Леля.
- Как не помнишь?! Ты же мне ее рассказывала! Я должна - понимаешь, должна знать, что там происходило. - Шура почти плачет. Ей кажется, что вспомни она сказку - и она поймет что-то необычайно важное, от чего жизнь ее сразу изменится к лучшему.
- Ну прости меня, прости детка, я правда забыла. Но я вспомнила кусок папиного стихотворения - хочешь, прочту? Только я начало не вспомнила.
Шура безмолвно кивает и тетя Леля читает.
...И гул полноты погруженья,
И музыки власть и смятенье,
И сладкая боль обнаженья -
Внезапно, не зная стыда.
Чирикал, любил, ущемлялся,
Вверяясь во всем естеству;
Неведомый трепет старался
Унять, передав наяву.
Казалось, что сил не хватило,
Но вижу и верю в свое.
И все это было и било
И вложено мной в бытие.Это прощальные стихи, перед отъездом в Афганистан.
- Зачем он уехал, зачем? Почему не подумал обо мне?
- Не надо так... - тетя Леля запнулась, а потом вдруг сказала: - не надо, Бурстик. Я уверена, папа всегда любил и любит тебя. Знаешь, когда ты еще не родилась, папа уехал в горы, в поход и присылая оттуда письма маме, вкладывал листки с рисунками и текстом печатными буквами - для тебя. Он хотел, чтобы ты подросла и узнала про то, какими он видел горы. Не суди папу - такова его дорога.
- Бесконечная?
- Наверное, да...
- А моя...?
- Ее можешь знать только ты сама. Ну ладно, спи... Бурстик. Шура остается одна и пытается представить горную дорогу, которой шел папа. Что он видел на своем пути? Снежные вершины? Скалы? Горные реки? Водопады? И вновь рождаются строки.
И только изредка мелькнет В седой ораве шумных вод Последний блик, чей светлый лик Уже совсем давно поник.
О, водопад, ты силе рад. Остановись, не сыпь свой град. Твой пенный рев несется в ров. Ты так жесток, но одинок.
* * *
На следующий день тетя Леля уехала и Шура осталась наедине со своими стихами, мыслями о папе и бесконечной дороге. Тетя Леля уехала в Свердловск, к дяде Леше, своему другу. Они живут в разных городах и чтобы выбраться к нему на несколько дней, тетя Леля набирает на работе отгулы. А дядя Леша не может переехать к ним в Москву, потому что в Свердловске у него - рок-группа. Шура видела его год назад, когда он выступал в Москве и тетя Леля взяла ее на концерт.
Они долго добирались до клуба где-то на окраине Москвы.. В зале их окружали в основном молодые плохо одетые длинноволосые парни. Шура почувствовала себя среди них очень неловко, да и аккуратная тетя Леля тоже выглядела здесь чужой. Когда появились исполнители, она показала ей дядю Лешу. Он тоже был в драных джинсах, майке-безрукавке и с длинными спутанными волосами, только лицо у него было усталое и немолодое. Загрохотала музыка, зал взревел и зрители рядом с Шурой стали размахивать руками в такт музыке. Дядя Леша носился по сцене, выкрикивая слова песни. Иногда он хватал подставку для микрофона и зачем-то размахивал ей наперевес. Оглушенная музыкой и ревом вокруг, Шура, как ни старалась, не могла разобрать ни слов, ни мелодии. Она взглянула на тетю Лелю и в глазах ее увидела тот же казавшийся ей безумным азарт, что и у других зрителей. Шура подумала, что тете Леле тоже, наверное, хочется кричать и бесноваться вместе со всеми, но неудобно. Уже на третьей песне Шура совсем устала, перестала хоть что-либо воспринимать и с нетерпением ждала, когда же все кончится.
Наконец, объявили перерыв. "Ну как?" - спросила тетя Леля с сияющим, разгоряченным лицом. Но посмотрев на девочку, сразу сникла и тихо сказала: "Ладно, поехали домой". "Но как же, еще ведь не все" - пыталась возразить Шура. "Да я это десять раз на репетициях слышала". "А дядя Леша придет к нам в гости?" "Нет" - грустно ответила тетя Леля, и было в ее голосе что-то, что заставило Шуру отказаться от вопросов, вертевшихся в ее голове. Больше она дядю Лешу не видела, хотя тетя Леля довольно часто ездила к нему в Свердловск.
Кажется, никогда еще Шура не тосковала так по тете Леле. Каждый вечер она представляла себе, как они разговаривают о папе, как узнает она что-то очень важное, от чего уходит непонятное беспокойство, все чаще овладевавшее ею. Чтобы хоть как-то с этим беспокойством справиться, она думала о бесконечной дороге, которая уже давно вышла из гор и идет вдоль моря. Море Шура представляла себе гораздо лучше (о горах он только читала, а на море несколько раз была в детстве) и стихи складывались легче.
Прозрачная вода шумела в море.
Казалось бы, что на таком просторе
Она была бы поспокойней, но она,
Хотя ее душа нам всем и не видна,
Но сердце изумрудное все пенной силой блещет,
А волны плещут, плещут, плещут...Дни, заполненные школой, уроками, отметками, пустой болтовней и надоевшими обязанностями, длились невыносимо долго и скучно. Иногда Шуре начинало казаться, что весь ее привычный мир - лишь затянувшийся сон, а настоящая жизнь - там, на бесконечной дороге. Ей хотелось поделиться этим новым, открывшимся ей миром, с тетей Лелей (а может быть, даже с дядей Лешей), а ее все не было и не было. И вот, наконец, последний день. Ночью она должна вернуться.
* * *
Той ночью она спала беспокойно. Сквозь сон ей чудился звонок в дверь, радостные возгласы тети Бэлы, бульканье кипящего чайника и обрывки непонятного разговора.
- Запрос Красного Креста... прошло три года... ты написала, что девочка погибла вместе с матерью... мы так ничего и не узнали... невозможно... мы должны...
- Нет! Нет! - это кричит всегда такая спокойная и выдержанная тетя Бэла, и от крика Шура окончательно просыпается. Это не сон, и на кухне действительно идет странный разговор, который совершенно не предназначен для чужих ушей. Но спорящие, кажется забыли обо всем на свете, и их громкие голоса слышны так, будто они совсем рядом с Шурой.
- Хватит с меня того горя, что он нам уже принес. Твой отец умер, не прожив с ним рядом и года. Марина осталась одна с ребенком. До сих пор не могу себе простить, что не настояла на аборте, а согласилась на этот дурацкий брак. Они оба были бы живы и здоровы...
- Но он нужен девочке...
- А что он сможет ей дать? Он умеет только увлекать красивыми идеями, которые ломают людям жизнь. Не смотри на меня так, я же знаю, он и тебя ими заразил. Ты любила его, любила даже сильнее, чем Марина, правда он видел в тебе лишь младшую сестру жены. И Лешу своего выбрала, потому что похож на него - такой же никчемный, но с красивыми идеями.
- Нет это ты поломала мне жизнь - ты не даешь нам пожениться, требуешь, чтобы я жила с тобой, а Лешу даже не хочешь видеть.
- Ольга, не смеши меня. Может быть, твой Леша предлагал тебе руку и сердце? Нет, дорогая, ты его вполне устраиваешь в качестве любовницы. Самостоятельная, обеспеченная - еще и ему денег временами подкидываешь, я же знаю, да еще в другом городе - надоесть не успеваешь. Твой Леша ничтожество и ты это прекрасно знаешь.
- Не смей! Он талантливый, он музыкант и поэт!
- Ну да, а еще пьяница и бездельник, который сам себя не может прокормить. Хорошо еще, если он не колется.
- Зато он живет так, как считает правильным, а ты меня заставила отказаться от любимой работы и пойти в эту проклятую фирму. А мне так нравилось в школе, и дети меня любили, и вообще это были лучшие годы в моей жизни.
- А как иначе мы могли прожить? На мою доцентскую зарплату и твою учительскую? С нынешними ценами? Ты же сама все прекрасно понимала, когда уходила из школы. И не надо на меня сваливать, это было твое решение и другого выхода не было. По крайней мере, сейчас у тебя есть деньги на билет к своему Леше, а останься ты в школе, вы бы вообще не могли видеться!
- Все равно, это ты, ты во всем виновата! Ты всегда все за нас решала - и за меня, и за Марину. Мы всегда жили по твоей указке, а теперь ты хочешь так же все решать за Шуру. - дальше все тонет во всхлипываниях.
- Девочка моя, ну успокойся. Ну прости меня, я наговорила лишнего. Я же люблю тебя, у меня никого нет, кроме тебя и Шуры. Я тебе так благодарна, что ты со своей работой даешь нам возможность прокормиться и вытянуть девочку. У нас же все хорошо, мы все друг лруга любим. Шура такая замечательная растет - и учится хорошо, и послушная, и трудолюбивая. Вот увидишь, она вырастет и будет счастлива. А станет полегче с деньгами, вернешься в школу или найдешь другую работу по душе. Ну пожалуйста, не надо больше плакать.
Всхлипывания постепенно затихают и Шура вскоре засыпает. Наутро голова у нее тяжелая и она никак не может понять, был ли ночной разговор на самом деле или он лишь почудился ей.
* * *
Разговор с тетей Лелей начался только через несколько дней. После той странной ночи она ходила бледная и молчаливая, и Шуре почему-то было страшновато подступаться с разговорами или расспросами. Но слишком много надо было сказать и выяснить, чтобы долго терпеть.
- Тетя Леля, а ты любила моего папу? - тетя Леля, склонившаяся над Шурой которая лежит в постели, медленно встает и отходит к окну. Долго-долго стоит спиной к Шуре, потом опять садится на кровать, но сидит прямая, как палка, пряча лицо в тени от настольной лампочки.
- Значит, ты слышала. Что ж, может быть, это судьба. Да, любила и, наверное, до сих пор люблю. И очень рада, что он встретился мне в жизни - потому что это, наверное, самый лучший и самый интересный человек, которого я знала. Только пожалуйста, больше ни о чем меня не спрашивай. И ни с кем больше о папе не говори. Поверь, это очень важно. Я тебе потом сама все объясню. Пожалуйста, потерпи. Хорошо?
Тетя Леля пытается улыбнуться, но улыбка кривая и неестественная. Потом она склоняется к Шуре, шепчет ей на ухо "Бурстик" и сразу же уходит, оставив девочку в полном замешательстве. Вопросы роятся в голове, но теперь она не знает, где искать ответ.
* * *
Странная жизнь началась с тех пор. Тетя Бэла была почти такая же, как всегда. Только чуть жестче звучал ее голос, когда она интересовалась Шуриными отметками или планами тети Лели, а еще Шура порой ловила ее напряженный взгляд, полный, как ей казалось, непонятной боли. Если Шура перехватывала такой взгляд, тетя Бэла сразу же отворачивалась и начинала неестественно громким голосом говорить о каких-то делах.
Тетя Леля еще больше, чем раньше, пропадала на работе, приносила переводы домой, часто уезжала в Свердловск и почти каждые выходные куда-нибудь исчезала. А иногда вдруг приходила с работы рано, приносила кучу вкусной еды и изо всех сил старалась казалаться веселой и оживленной. В такие дни она могла потащить Шуру в магазин и накупить ей модных тряпок или повести ее в театр, по дороге рассуждая о том, что вредно все время сидеть за учебниками и надо больше развлекаться. А один раз торжественно подарила Шуре плейер и внушительную сумму денег на кассеты.
Шура одинаково безучастно реагировала на строгость тети Бэлы и подарки тети Лели, на хорошие и на плохие отметки, на редкие звонки школьных подружек и упреки учителей. Она все дальше уходила по своей бесконечной дороге в тот мир, который она старалась воплотить в стихах. На этой дороге - Шура точно знала - ее ждет что-то очень важное и хорошее. И она ждала, смутно предчувствуя радость, к которой трудно, но верно приближалась.
В моей душе какой-то мрачной Сидит чертенок. Смачно Он направляет всю меня Искать зеленого огня.
Где? Не могу его найти. Мне надо ль за море идти? А может он в моей груди? Но сколько руку не клади
Ты не возьмешь лишь одного - Огня зеленого - его, его. И сколько не искала, Искать его трудней лишь стало.
И может он хоть в небе реять И не давать себя лелеять.
Люблю я лес под сенью туч. Не нужно мне высоких круч. Люблю я луч, зеленый, светлый. Он ласковый и незаметный.
Пусть солнца нет, но он плывет По глади светло-серых вод Его не видит он, не видишь ты, А лишь трава, кусты, цветы
И я. Я вижу луч, люблю его. И не было б в лесу без света ничего. А счас прекрасный лес - без солнца он, Но все равно могуч он и силен.
И луч зеленый ласково скользит, Чего-то он хорошее цветочкам говорит.
Люблю я волны запыленные - О изумрудные, изнеможденные, Прекрасные - на берег выплывая И радостно со мной играя,
Кидают пену серебристую, Даря улыбку мне лучистую. Так весело они смеются. То разольются, то сольются,
То искорками разбегутся, То снова вместе соберутся, То в дальне море убегут, То снова все ко мне идут.
Но что я им - да на таком просторе Волны бегут обратно в море.
А дорога все длилась, и Шура все шла по ней, и однажды она начала писать поэму.
На летнем утреннем рассвете Подобно огненной комете Взлетают маленькие, золотые Комочки завитые. Что это? Это облака. Они плывут издалека, Они играют и смеются, Они несутся и несутся...
Вот облачко какое-то плывет По глади солнечных лазурных вод. Что говорит, что чувствует оно? Живет оно на свете мало иль давно? Оно для счастья ль рождено? И дружит с птицами или живет одно?
Когда-то родилось на свет (Таких чудес на свете нет) Малюсенькое облачко. Оно Было игривое. Ему это дано. (Хотя другим степенным облакам Не суждено понять веселый тарарам). Так вот, оно резвилось И тут в его душе желанье поселилось.
Оно смотрело на моря и океаны, Смотрело и на вязы, на каштаны, Смотрело на людей и города, Смотрело, и смотрело, и тогда... Оно решило на землю спуститься И песенкой веселой обратиться И радовать, и радовать людей, Чтоб людям в жизни стало веселей.
И вот все получилось. И в песню превратившись, Летит оно. Красивый звук Обрадует ну просто каждый слух. Что раньше было облачком, Теперь несется светлячком Надежд и радостей. Она - Мелодия, хотя и не грустна, Но так протяжна, мелодична, Имеет скромное величье. И к облачку, когда-то шаловливому, Прибавился еще и звук красивый.
На этом месте Шура застряла. Она никак не могла понять, что должно быть дальше. Острее, чем когда-либо, она чувствовала, как одинока, как нужно ей обязательно рассказать кому-нибудь о том, что с ней творится, поделиться своими стихами, услышать слова любви и поддержки. Ее дорога зашла в тупик...
И тогда Шуре приснился сон - такой удивительный, что она опять не могла понять, не перепутался ли он с явью и что происходит во сне, а что - на самом деле.
Приснились Шуре бурстики - маленькие добрые существа, напоминающие одновременно мягкую, пушистую ожившую игрушку и хоббитов из любимой Шуриной сказки. Они отправились в путь по бесконечной дороге, полной преград и опасностей. Бурстики переправлялись через бурные реки, поднимались на высокие горы, пугались и возвращались обратно, отставали, чтобы отдохнуть. И только несколько из них упрямо шли вперед, преодолевая все новые препятствия. Один из них был бурстик-Шура. Вот их осталось только двое, вот отстал последний товарищ-бурстик, чем-то неуловимо похожий на тетю Лелю. Он присел без сил у края дороги и мог только помахать вслед своему другу... А впереди сгущались сумерки, гремел гром, надвигалась гроза, а дорога шла через темный лес, полный страшных звуков и шорохов...
Вдруг из за поворота дороги показался еще один бурстик. Он обнял бурстика-Шуру и пошел рядом с ней. Они шли рядом, взявшись за руки и им совсем не было страшно. Гроза отступила, лес ласково шумел и вскоре дорогу осветил яркий луч. Они приблизились к чему-то невыразимо прекрасному, светлому и доброму. Сейчас они вступят туда. Шура сделала шаг, услышала, как кто-то зовет ее "Бурстик" и... проснулась.
Рядом с ней сидел папа.
На главную страницу
